Дед Владимир вынимается из заполярных льдов, Из-под вертолётных винтов И встает у нашего дома, вся в инее голова И не мнётся под ним трава. Дед Николай выбирается где-то возле реки Москвы Из-под новодевичьей тишины и палой листвы И встает у нашего дома, Старик в свои сорок три и прозрачный внутри. И никто из нас не выходит им открывать, Но они обступают маленькую кровать И фарфорового, стараясь дышать ровней, Дорогого младенца в ней. — Да, твоя порода, Володя, — смеется дед Николай. — Мы все были чернее воронова крыла. Дед Владимир кивает из темноты: — а курносый, как ты. Едет синяя на потолок от фар осторожная полоса. Мы спим рядом и слышим тихие голоса. — Ямки Веркины при улыбке, едва видны. — или Гали, твоей жены. И стоят, и не отнимают от изголовья тяжелых рук. — Представляешь, Володя, внук. Мальчик всхлипывает, я его укладываю опять, И никто из нас не выходит их провожать. Дед Владимир, дед Николай обнимаются и расходятся у ворот. — Никаких безотцовщин на этот раз. — Никаких сирот. Вера Полозкова

Теги других блогов: семья поэзия Вера Полозкова